— Понимаешь, — сказал Никита, — ты не задумалась, отчего они, которые клад уперли, так сказать, внезапно для самих себя, просто сдуру, и уж точно без всякой подготовки, вдруг потащились именно в такое хитрое место, о котором в районе даже местные ни черта не знают?
— «Вопрос, конечно, интересный…» — хмыкнула Светка, процитировав кого-то из эстрадных юмористов. — Может, их Гера просветил?
— Не думаю. Он даже Серому, который был его первым замом, ничего не сказал. И потом, тогда бы они не стали сидеть-дожидаться в палатке, когда Серый приплывет на плоту и погонит их пинками на «Черный полигон».
— Логично. Ну а тебе как это представляется?
— Очень просто. Они же, как ты говорила, грузовик у ребят Тугрика увели, правильно? И тех двоих, что при грузовике, убили — точно?
— Был такой момент… — наморщила лобик Булочка.
— А если они их не сразу убили? Или, допустим, там еще и третий был, которого они с собой взяли, и он им рассказал все, что надо, про это место?
— Тех двоих допросить не могли. Времени было мало. Мы с тобой самое большее через час пришли туда. Но им надо было четыре сундука с прицепа на грузовик перегрузить, а это даже при помощи крана не так уж быстро. Но вот насчет третьего, который мог быть при грузовике, — мысль неплохая.
— Так вот, если этот «третий» был и им показал, куда ехать, то, наверно, мог рассказать, как на остров пробраться, как туда сундуки переправить. А кроме того, я думаю, у них там, в машине, было что-то, на чем можно было груз перетащить. Лодка надувная, например. А может быть, у них плот на берегу озера был заготовлен.
— Ладно… Допустим, что они все это добро перегрузили в мешки, положили на плот, сундуки утопили, а сами переехали на ту сторону. Дальше что?
— А дальше проводник им безопасную тропу показал. И место, где собирались все это прятать. После чего они его ликвидировали. Потом набрали с собой ценностей, сколько могли унести, вернулись в грузовик, угнали его подальше от этих мест и бросили где-нибудь, а сами в Москву махнули.
— Понятно… — пробормотала Светка. — Все толково, кроме одного: как это они решились в чужую нычку добро прятать? Ведь та контора могла об этом узнать? От которой Тугрик приезжал, естественно. Не всех же их на «полигоне» повалили…
— Во-первых, могли и всех. Четырнадцать человек — это не много. А во-вторых, если кто и остался, то мог в панику удариться. «Все пропало, спасайте двор и архивы!» — как сказал Фридрих Второй, король прусский, когда наши наваляли ему при Кунерсдорфе. Ну и наконец: если они узнали, допустим, что их машину обнаружили в Тамбовской области, то они туда разбираться поедут. Уж ни за что не подумают, что это золото у них же и спрячут.
— Но они ведь могли насчет того, третьего, догадаться.
— Если трупа не нашли, то скорее подумали, будто он с Есаулом и Механиком удрал. А они его могли там же на объекте «Лора» и спрятать.
Света еще раз улыбнулась:
— Все-то у тебя просто. Кажется, будто сам с ними воровал. Ладно. Теперь главное — не прозевать на этот раз…
Механик проснулся утром с больной головой и тяжким настроением, будто после большой пьянки, хотя не выпил накануне ни грамма. Все от того, что прокурил и промаялся со своими дурными мыслями хрен знает до которого часа. И проспал совсем немного. Никто не будил. Никакого шума и тревоги не было. Юлька мирно посапывала на печке, за окнами только-только начинало светать. Никто по двору не шастал, снег не скрипел, в дверях никто не ковырялся. Тишина и спокойствие. Живи да радуйся.
А Механику отчетливо хотелось застрелиться. Такая тоска напала, такая пустота наехала, что все, начиная с самого себя и кончая всем белым светом, казалось мерзопакостным и не заслуживающим дальнейшего существования. Ненависть, вместившаяся в этот больной и очень маленький организм, была воистину вселенской. Если б под рукой была какая-нибудь кнопка, которая одним нажатием могла бы уничтожить все человечество и даже больше — всю Метагалактику, например, он давно бы ее употребил в дело. Потому что все тут, в этом материальном мире, по мнению Механика, было устроено совершенно не так, как ему хотелось, по каким-то идиотским законам, которые придуманы были исключительно ему во зло. И ничего он, при своих золотых руках и еще не полностью пропитом уме, с этими законами поделать не мог. Они же, эти писаные и неписаные, субъективные и объективные законы делали с ним все, что хотели. Барахтаясь, как муравей в широкой реке, Механик плыл в ту сторону, куда тащило течение. Можно было чуть-чуть сместиться вправо или влево, чуточку приблизиться к недостижимому берегу, но любое дуновение ветерка или совсем незначительная смена течения могли свести на нет все эти усилия.
Все бессмысленно! Можно еще побарахтаться, подрыгать ручками-ножками, побегать по стране. Можно потешить себя мечтой, что удастся выбраться из этой чертовой, хотя и родной страны, где все делается не по разуму, а по маразму. Той страны, которую когда-то был готов защищать, не щадя своей крови и самой жизни. И защищал, между прочим, хотя и за тридевять земель от дома, но понимая, что это надо делать там, если не хочешь, чтоб пришлось воевать у себя на пороге. А его продали, предали, оплевали, обманули и вообще сделали палачом в собственных глазах. И всем стало по фигу, что он человек и хотел жить, как человек. Даже женщине, которую он любил и чьи дети теперь поминали его только плохими словами. Тем более Шмыглу, который сейчас уже подсчитывает бабки, которые получит, перешагнув через Механика. И ведь даже капля совести у гада не шевельнется! Конечно, Механик — одиночка. Ни одна контора за него не вступится, никто не припомнит Шмыглу, что его крутые бабки пришли через заподлянку. Кто такой Механик, кто его видел? Да никто, пустое место.