Фартовое дело - Страница 63

— Отойди! Мне надо с нее юбку снять…

— Подумаешь… — покраснел Юрка. — Ты уж и за эту корову стесняешься! Как будто я не видел! Сама только что…

— Там необходимость была! — сказала Зойка сердито. — А зря пялиться нечего… Лучше приготовь, на что ее уложить…

— Да на полу поваляется! — сказал Юрка. — Может, Клавдию с кровати скинем, а эту стерву положим?

— Приставь два кожаных кресла к маленькому столику, возьми…

— Ладно, придумаю… — ворчливо оборвал Юрка. В нем боролись два человека: народный мститель и разведчик. Первый был всецело против того, чтобы немку лечить и выхаживать. По его разумению, все лечение можно было провести одним пистолетным выстрелом. Разведчик же был сторонником, хоть и не очень горячим, попытки выходить немку. Действительно, по всему получалось, что немка эта — персона непростая, а раз так, то польза от нее могла быть. Юрка соорудил немке постель из кресел, столика и Зоиной шубки, а кроме того, приволок из ванной толстое махровое полотенце размером с простыню. Оно было сухое, и немку решили положить на половину полотенца как на простыню, а из другой сделать как бы одеяло. Зоя попыталась было одна уложить немку, но это было ей не под силу: и немка была тяжелая, да и напрячься Зоя не могла, живот начинал болеть…

— Иди уж, помогай, — сказала Зоя Юрке, который, закончив сооружение постели, стоял у двери, демонстративно отвернувшись… Юрка подошел, взялся за немкины бока, и на пальцы его накатились зыбкие, теплые, нежные полушария… Юрке было приятно, но очень стыдно, он тащил немку, нарочно отвернув голову. Немку уложили на импровизированную кровать, подложили под голову одну из подушек с той кровати, где хрипло дышала и постанывала Клава, завернули в полотенце, а сверху набросили на нее Клавину шубу из романовской овцы.

— Много она крови потеряла, — сказала Зоя, осторожно присаживаясь на краешек кресла. — Переливание бы сделать… У эсэсовцев группа крови под мышкой нататуирована. Я думала, у бабы не будет, а у нее тоже. Вторая группа. Как мы все тут опохабили! Так хорошо тут было, а теперь повсюду кровь, тряпки, щепки…

— Ты хоть помнишь, что немцы за дверью? — сказал Юрка. — Думаешь, почему они нас в покое оставили? Потому что у нас ихняя баба осталась. Они боятся, что мы ее ухайдакаем, если они полезут. Да и сами могут невзначай зацепить! Начальству небось докладывают, а в коридоре засаду оставили… Дверь им эту надо взрывать, а это дело хитрое, тем более что тут все подземное можно порушить, если заряд неправильно подобрать. Может, саперов ждут…

— Где я? — раздался вдруг слабый незнакомый голос. Юрка нервно обернулся. Говорила немка. По-русски!

— По-человечески говорит… — пробормотал Юрка от неожиданности, словно вопрос задала змея или жаба.

— Хе-хе… — слабенько хихикнула немка, на ее бескровных губах появилось что-то похожее на улыбку, — кажется, я дома…

— Лежи да помалкивай, пока не пришили… — грубо сказал Юрка.

— Откуда вы русский знаете? — спросила Зоя, подходя к немке.

— Я русская, милая барышня… Русская немка. Я родилась в Петербурге, и меня зовут Анна Михайловна фон Гуммельсбах. Я крещена в православную веру, но в Германии меня перекрестили, и я теперь Ханнелора фон Гуммельсбах… Я гауптштурмфюрер СС… И я хочу умереть… А вы мешаете!

— Вы не умрете! — твердо сказала Зоя. — Вы в плену!

— Вот этого-то мне и не хочется, барышня, как вас там… Фрося?

— Зоя… — сказала девушка, разглядывая с удивлением новоявленную Анну Михайловну.

— «Зоя» по-гречески — жизнь… Вы говорите так, будто в ваших руках и смерть, и жизнь… Как я вас не убила?

— Скажи лучше спасибо, что я тебе мозги не вышиб, б… фашистская! — рявкнул Юрка.

— Великий и могучий русский язык… — Немка прикрыла глаза и застонала тихонько, а потом произнесла с каким-то особым, барским, никогда не слышанным ни Юркой, ни Зоей произношением: — В восемнадцатом году в нашу квартиру пришли матросы. Мне было восемь лет, но я отчетливо помню, как уводили отца. Его взяли заложником, когда был объявлен красный террор, а потом расстреляли в отместку за какого-то комиссара… Когда его уводили, отец был спокоен, а матушка и я рыдали… И тогда один матрос сказал громко: «Заткнитесь, б… буржуйские!» Я это прекрасно помню… О Боже, до чего же дошла наша бедная Россия!..

— Не ваша, — сказал Юрка, — и никуда она не дошла! Вам крышка, вам!

— Всем, как вы изволите выражаться, крышка… Нас взорвут здесь. Всех! — В голубых, со стальным отливом глазах Ханнелоры блеснул злорадный огонек. — Едва унтерштурмфюрер Рильке свяжется с командиром батальона и депеша пойдет дальше, прикажут: всех партизан и меня уничтожить… Не надейтесь, я не обеспечу вашей безопасности, господа то-ва-ри-щи!

— Стрельнуть ее? — спросил Юрка. — Она еще и белогвардейка недобитая!

— Дурак! — сказала Дуська. — Ей же, сучке, этого и надо!

— Тихо! — вдруг резко крикнул Юрка. За дверью, через пол слышался какой-то скрежет.

— Это взрывники, милый мальчик, — проговорила Ханнелора, — если не веришь, можешь взглянуть. Справа от двери в шкафчике маленький перископ. Прекрасно видно все, что делается у двери…

Юрка сорвался с места и подскочил к маленькому шкафчику, вделанному в стену. Открыв дверцу, Юрка увидел металлическую трубку с окуляром и резиновым наглазником. Трубку можно было поворачивать вокруг продольной оси, и в окуляр можно было увидеть все, что творится в коридоре, на полу и даже на потолке. Мимо двери торопливо шли эсэсовцы, неся на плечах плоские ящики. Эти ящики Юрка однажды видел — партизаны принесли в лагерь трофейный немецкий тол. Повернув трубку, Юрка увидел, что солдаты тащат эти ящики в сторону бункера № 3. Потом пробежали два солдата, разматывая катушку с проводами. «Так, — быстро соображал Юрка, — значит, они решили здесь все подорвать… Сколько ящиков протащили! Верно эта сука говорила! И провода… Все минируют! Значит, скоро и сюда подложат… Лишь бы не заметили перископ… Да еще бы не забыть, как номер набирается… Шесть-четыре-один-один-три! Шесть-четыре-один-один-три!»