Фартовое дело - Страница 67

— Это, выходит, она для наших солдат деньги собирала? — удивилась Дуська.

— Не для наших, а для царских… — сказала Зоя наставительно, но тут же поняла, что выразилась неточно: под фотографией была дата: «19 августа 1917 года». Царя уже на престоле не было. Жить ему оставалось меньше года.

Больше в этом альбоме фотографий не было. Девушки открыли второй альбом и увидели надпись: «Берлин. 1918–1933». На первой из них Ханнелора была изображена вместе с матерью, обе в черном, сгорбленные, похожие на старух, под большой фотографией барона, затянутой в правом верхнем углу черной лентой. «Годовщина смерти отца», а дальше по-немецки: «14. September 1919». На следующей фотографии рядом с матерью и дочерью стоял какой-то крупный подтянутый мужчина в пиджаке и фетровой шляпе, с усами, закрученными вверх, как у кайзера Вильгельма. Здесь подписи не было, но стояла дата: «17. Juli 1921». В детских чертах лица Ханнелоры уже угадывалось что-то от той, которую увидели девушки. Потом пошли фотографии, где Ханнелора выглядела все более и более взрослой. Школьные подруги сидят рядом на лавочке — 1925 год. Юноша в мундире обнимает уже сформировавшуюся девушку за талию — 1928 год. Ханнелора в купальнике и шапочке на тумбе в плавательном бассейне — 1930 год. Ханнелора с девушками, одетыми в униформу, на фоне большого фашистского флага — 1933 год. Наконец, последнее фото в альбоме: Ханнелора под руку с юношей в черном костюме выходит из церкви в длинном белом платье с фатой и в туфлях на высоких каблуках.

— Замуж вышла… — констатировала Дуська. — А мужик у нее ничего, красивый.

— Здоровый парень, — прикинула Зоя. — Она меня на голову выше, а ему — по плечи…

Под свадебным фото стояли сразу две надписи, обе по-немецки, одна — почерком Ханнелоры: «Der erste Tag: ich liebe dich!», а другая — более острым, мужским почерком: «Ein Nachtigal und eine Rose». Была и дата: «8. Juni 1934».

Отложив второй альбом, Дуська и Зоя стали разглядывать третий. Заголовок у него был не обычный, не такой, как в двух первых. Он был сделан не черной, а алой тушью и гласил: «Meine Liebe. 1934–1936». Вокруг заголовка были яркой гуашью нарисованы алые розы и сердечки. На каждом сердечке были изображены свастики в белом кружочке. На первой странице была большая фотография свадебного пира с женихом и невестой на заднем плане. Все стоят, улыбки, уже немного хмельные морды, штатские черные костюмы с белыми рубашками, эсэсовцы в черных мундирах, какие-то военные, штурмовики с повязками на рукавах. Бутылки, хрустальные бокалы, какие-то суповницы, масса ложек и вилок, а над головой молодоженов огромный портрет Гитлера с чаплинскими усиками и косой челкой. Под портретом — лозунг: «Alles für Faterland und Nation!» На следующей фотографии была изображена большая, с отвернутым одеялом, постель, вокруг которой стояли букеты цветов…

— Хм! — сказала Дуська. — Ну и намек!

Но когда она повернула следующий лист, то у нее вырвалось уже совсем лихое:

— У, мать твою!..

А Зоя покраснела. На постели, теперь уже совершенно раскрытой, лежала Ханнелора в чем мать родила. Она лежала на животе, обнимая подушку и прижимаясь щекой к ней, а зад ее, большой, белый и гладкий, так прямо и лез в глаза зрителю.

— Бесстыдница! — по-старушечьи прошипела Зоя. — Как же это снимали-то?

— Муж, наверно, — предположила Дуська, переворачивая следующую страницу альбома. Тут уж у обеих вырвалось одно и то же:

— Ух ты!

Эта фотография была почти точной копией предыдущей, только вместо Ханнелоры в той же позе, в обнимку с подушкой и голым задом вверх был изображен ее муж, мускулистый, голенастый, с коротко стриженной головой и квадратным подбородком. «Heinz ist allein» — написано было под этим фото. Зоя сказала, морщась от отвращения:

— Может, отложим этот альбомчик? Там дальше наверняка еще похабнее…

— Да поглядим, чего там… — сказала Дуська, которую изображенное на фотографии явно привлекало.

— Ну и смотри, а я не буду, — сказала Зоя и отошла от стола на шаг. Дуська открыла следующую страницу и как-то очень уж пошло хихикнула:

— Уй, Зойка, не могу… Как уж это они обесстыжели?! Глянь!

Зоя поглядела. Снимок был сделан сбоку от кровати, в профиль. Хайнц лежал на Ханнелоре. Ее ноги обнимали его бедра. Дуська долго не закрывала эту картинку и сопела, глядя на нее, а Зоя хоть и возмущенно отвернулась, но все равно эта вопиющая своей откровенностью картинка стояла у нее перед глазами.

— Ведь снимал их кто-то… — произнесла Зойка сердито. — Я бы со стыда умерла, если бы кто-нибудь хоть краешком глаза увидел! А тут сама снимается, да в альбом…

— А все-таки интересно — сказала Дуська. — Наверно, думала, что для памяти надо и это дело снять. У них, у буржуев, моральное разложение и общий кризис… Там за деньги этакое и в кино показывают…

— Они буржуи, пусть и разлагаются, — заметила Зоя, — а нам нечего глядеть, мы комсомолки! Спалить это все надо!

— А вот это не дело! — возразила Дуська. — Смотреть, может, и не надо, а взять их надо с собой, если уходить будем. Тут вся ее биография в картинках! Может, особистам зачем-нибудь понадобится. Муж или еще кто-то… Вон, на свадебной одних эсэсовцев штук десять, может, из гестапо есть или СД. Нет, жечь нельзя! Давай лучше книжки поищем?

— У нее, у этой шлюхи, и книжки небось все похабные… — сказала Зоя.

— Надо бы у Клавы часы взять да посмотреть, через сколько времени Юрку будить… — сказала Дуська, захлопывая альбом. Она подошла к Клаве, убедилась, что она дышит, хоть и с хрипами, но более-менее нормально, и осторожно сняла у нее с руки наградные осоавиахимовские часы. Стрелки на них показывали половину второго ночи…