— Поумнеем! — вызывающе сказала Ханнелора. — За одного битого двух небитых дают… Я эту пословицу знаю. Эту войну мы проиграли, ладно… Но в следующей — сочтемся!
— А ее не будет, следующей-то, — уверенно предсказал Юрка. — Ты что думаешь? Мы ведь не просто так воюем. Если мы в Германию придем, то вы живенько в социализм попадете… Мы ведь Красная Армия, революционная, понятно? Пролетарии всех стран объединятся — и воевать будет не с кем.
— Тогда вам придется драться с Америкой! — зловеще ухмыльнулась Ханнелора. — А там еще неизвестно, чья возьмет…
— С чего нам с ними драться-то? — удивился Юрка. — Они ж наши союзники. Тушенку посылают, грузовики какие-то. Может, еще и второй фронт откроют…
— Это потому, что они боятся нас! — хмыкнула немка. — Но если, не дай Бог, случится то, о чем ты мечтаешь, то они будут против вас, эти империалистические плутократы!
— Не будет войны, — упрямо сказал Юрка. — В зародыше придавим… У американцев свой рабочий класс есть, он поддержит. И вообще нечего тут напоследок фашистскую агитацию разводить!
— Но ведь американцы империалисты, это верно? — съехидничала Ханнелора. — Или вы готовы это забыть? А может, считаете, что Рузвельт уже вступил в компартию?
Юрка разозлился. Вроде бы насчет того, что американцы перестали быть империалистами, комиссар ничего не говорил. Но насчет того, что союзники, — повторял часто.
— Пока они за нас, значит, не империалисты… — пробормотал он. — Товарищу Сталину виднее…
— Хорошая логика! А если б Сталин сказал: «Гитлер — за нас!», он перестал бы быть национал-социалистом?
— Товарищ Сталин так бы не сказал!
— Но ведь у нас с вами был договор тысяча девятьсот тридцать девятого года! «О дружбе и границах», между прочим!
— Вы сами договор нарушили! — припомнил Юрка. — Вероломно притом!
— Хорошо, а если б не нарушили?!
— Хватит меня путать! — разъярился Юрка. — А то как двину пистолетом!
— А ты лучше застрели меня, это надежнее! — ухмыльнулась Ханнелора.
— Все-таки ты, стерва, русская! — почти с сочувствием произнес Юрка. — Есть в тебе русский дух, никакой фюрер не вышиб… Немцы, когда в плен попадают, в первую очередь заботятся, чтоб их не сразу шлепнули. А ты, падла, сама нарываешься. Беляцкая в тебе кровь, офицерская!..
— В бозе почившей болярыне Анне ве-е-ечная па-а-мять… — пропела Ханнелора и нервно расхохоталась. — Нет, назло вам не помру! Буду жить и радоваться жизни…
— Радуйся, радуйся… — сказал Юрка, вновь обозлившись, — вот сядем у наших — там и порадуешься! В Особом отделе особенно…
— Может быть, — без видимого волнения кивнула эсэсовка. — Только и ты немного порадуешься, голубчик! А что, если я скажу, что между нами было час назад, а?! Там, в вашем Особом отделе. Думаешь, тебя похвалят за это?
Юрку аж в жар бросило. Вот ударила так ударила! Он сразу представил себе, как в Особом отделе какой-нибудь строгий чекист, похожий на товарища Сергеева из Дорошинского отряда, глядя прямо в глаза, спрашивает его: «Пионер Белкин, вы можете дать честное слово под салютом, что штурмбаннфюрер СС Ханнелора фон Гуммельсбах говорит неправду?» Разве соврешь? Рука в салют не подымется… «Значит, не можете дать честного слова?! — с горечью скажет чекист. — То есть подтверждаете, что эсэсовка говорит правду?» И что тут скажешь?! Только «да»… Ох как стыдно-то! Позорище на весь Советский Союз! Юрка вспомнил, как комиссар рассказывал насчет того, что в соседнем районе одна баба водила к себе немецких офицеров, а тамошние партизаны ее за это утопили в выгребной яме. А Юрка чем лучше?!
— Не скажешь ты никому! — Белкин навел на Ханнелору «парабеллум».
— Скажу, скажу, милый мальчик! И распишу во всех красках… Ха-ха-ха-ха! И не только про меня и тебя, но и про тебя с Дусей… Ей тоже не поздоровится за связь с малолетним! О, как ты испугался! Первый раз вижу тебя таким испуганным! Зо шён! Скажу! Обязательно скажу!
И Юрка не сдержался:
— Не скажешь, зараза!
«Парабеллум» будто сам по себе бухнул, и пуля, продырявив одеяло, наискось вонзилась немке в живот и ушла, должно быть, в грудную полость.
Но наповал не получилось. Через полминуты Ханнелора открыла глаза и пробормотала:
— Надо бить в голову. Нох айн шусс, битте! Иначе ваши доктора вылечат меня, и я все скажу…
Только тут Юрка понял: перехитрила его эта фашистская белогадина! Заставила пальнуть!
А самолет уже начал, кажется, заходить на посадку…
— Нельзя! — отчаянно заорал Юрка. — Не помирай, стерва! Ты должна про шифры рассказать, сука!
— Auf Deck, Kameraden, alle auf Deck! Последний парад наступает! — вызывающе пропела Ханнелора, приподнимаясь и пытаясь встать, но захлебнулась кровью, хлынувшей изо рта, и бессильно упала на носилки. — Все…
Через десять минут «ушка» благополучно приземлилась на аэродроме Горынцево.
Должно быть, Дуська сумела связаться по рации со здешним КП и вызвать на летное поле санитарную машину. В нее сперва погрузили Клаву, а уж потом открыли бортовой люк. Юрка вылез, жмурясь от света автомобильных фар, отошел в сторону, жадно хватая воздух ртом, веря и не веря, что все кончено, что он уже по другую сторону фронта, что кругом свои, и только свои.
После того как вытащили носилки с Ханнелорой, военная врачиха пощупала ей пульс, поглядела в зрачки и закрыла с головой одеялом. А Юрку с Дусей усадили в «Виллис» и отвезли в штаб полка. Там их накормили и напоили, особо ни о чем не расспрашивая, а потом велели отдыхать.