Фартовое дело - Страница 109

109

Нет, видно, Механик сам себе судьбу выбрал, когда посадил эту мартышку в машину. Либо в один день умрут, либо в один день выкрутятся.

Шансов выкрутиться не много. К тому же Юльку скорее всего с ним на остров брать не захотят. Здесь оставят и тихо уберут, едва Механик уедет. Как сделать, чтоб взяли? Что придумать, как соврать? Ничего в голову не приходило. Никаким боком Юлька на этом объекте не нужна. Разве что подсказать Шмыглу, что ее, мол, лучше урыть именно на острове, поскольку там ее никто не найдет лет сто. Может, конечно, он и сам до этого додумается, потому что здесь, в поселке, ее куда труднее спрятать. С другой стороны, там, на острове, тоже никаких гарантий не будет.

Может, рискнуть все-таки? Оставить печку топиться, а самим сбежать? Вдвоем, напролом, белым днем? Фиг получится. Машина на соседней улице стоит и ждет. Мигом достанут. Конечно, Механик может и пострелять от души, но проблемы это не решит. Положат обоих. Ночи дождаться? Тоже не светит. Эти козлы караулят еще сильнее. Нет, кое-какие шансы будут только тогда, когда на остров поедут. Дело будет ночью, место, кроме Механика, никто не знает. Там, и только там.

…Механик пошуровал кочергой, растолок рдеющие поленья в ворох ало-оранжевых жарких углей, отметив с глубоким удовлетворением, что ни одного язычка синего пламени не пробивается, и закрыл вьюшку. Пусть теперь печка греется.

Вернулся в дом. С удивлением отметил, что пахнет кофе и яичницей с ветчиной. Юлька похозяйничала.

— Кушайте, папа Ерема, — сказала она, улыбаясь.

Папа! Черт его дернул тогда припомнить свою малышку, которая вот такой уже стала, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Надо было другое вспоминать: про то, что она на него Булкиных костоломов навела, что из-за нее в конечном счете Механик накрылся. И рука бы поднялась, и не ходила бы тут, не щебетала, не травила душу. Теперь вот самому сдохнуть охота, лишь бы эта птичка еще попорхала по белу свету. А отчего? Самому непонятно.

Юлька выставила на стол сковородку, чашку. Хлеба нарезала.

— Сама-то ела? — спросил Механик.

— Конечно. Баню протопили?

— Так точно. Нажарил здорово. Подожду еще малость и пойду. Буду кости греть.

Механик ел медленно, даже вяло. Все мысли одолевали. Ну почему все против него? И туберкулез хренов, и немощь эта, и рост, и возраст, и жизнь?

— Папа Ерема, — неожиданно произнесла Юлька, — а я вам нравлюсь?

Механик не нашелся поначалу, чего сказать, минуту подумал и пробурчал:

— Когда глупые вопросы задаешь, не нравишься.

— Но зачем вы меня тогда держите?

— Сам не знаю. Для мебели.

— Женщин не для всякой мебели держат. Для кровати прежде всего.

— Мне с тобой в кровати делать нечего, — проворчал Механик, — я тебе в первый день сказал.

— Я помню. Тогда для чего?

— Для печки. Дров не хватит — в топку пихну.

— Не пихнете! — уверенно сказала Юлька. — Пожалеете.

— Вот из жалости и держу. — Произнеся эти слова, Механик уже понял, что произошло то самое, чего он опасался. Заскучала, надоело взаперти сидеть. И то спасибо, что неделю вытерпела.

— А я слышала, — совершенно нахально произнесла Юлька, — что полных импотентов не бывает.

— Бывает. И давай завязывай болтовню. Не дергай меня, а то прирежу на фиг, — пробормотал Механик раздраженно.

— Не верю.

— Приткну — поверишь… — буркнул Механик, понимая, что даже оплеуху ей дать не сможет. Он торопливо доел яичницу, осушил кружку кофе и встал из-за стола.

— Посуду помой, приберись и телик смотри. Я в баню пошел.

Механик прихватил чистое белье и потопал. Душу воротило и перекручивало, вязало узлами и дергало в разные стороны.

Ну вот, дождался! Все-таки прорвало ее. И ведь не стала, стервочка, нудить и говорить, что ей скучно. Начала Механику мозги пудрить. Это под самый финиш, можно сказать. За сутки до того, как им хана наступит. Предчувствует, что ли? Может, послать ее к тем, что напротив? Или к тем, что справа или слева? Пусть трахнут ее от души, если у дуры свербит! Но те могут не понять, подумать на подставу, Механика заподозрить в том, что он их отвлечь хочет или выведать чего-нибудь. Да и самому будет тошно, если они не откажутся…

Протопил он баню и впрямь на совесть. Жар аж в предбаннике чуялся, тем более что на улице морозно было.

Разделся и шагнул из предбанника в самодельную Африку. Эх, парок, ковш на вьюшку! Пш-ш! Сел на лавку, поглядел на себя… Да уж, куда там, герой-любовник! Кожа да кости… Еще вены есть. Мослы торчат на боках, мышцы хоть и крепкие еще, а куриные. Вообще немного до скелета осталось. В Бухенвальде народ упитаннее был. Дистрофик! На ребрах, как на стиральной доске, играть можно. Да еще рост. Юлька-то ведь выше его на полголовы. И крепенькая, сибирская все-таки. Ну что там могло быть, даже если б у него поднималось? Только под угрозой убийства.

Механик с ожесточением принялся мылиться и тереться мочалкой. Какой там к черту веник, еще сдохнешь! И так небось весь этот горячий пар, который он запустил себе в легкие, ему не совсем на пользу.

Намылил голову над тазом, стал скрести ногтями. Плеши не нажил, слава Богу, а толку что? Седину не отмоешь, да и на фиг это нужно. Да, Мех, старый ты хрыч. И нечего слушать то, что эта губошлепка болтает. Она небось даже не соображает, по каким больным местам коготками царапает. Сердце она ему задела. И ноет оно, хоть и не как у инфарктника, но в душевном смысле, пожалуй, больнее…

Из предбанника донесся слабый скрип двери. Не затворил, что ли? Или ветром приоткрыло? Нет, шажки слышны. Ее, Юлькины. Белье себе, что ли, решила принести загодя? Да, что-то зашуршало. Механик, сидя с намыленной головой и зажмуренными глазами, прислушался, ожидая, что вот-вот скрипнет дверца и Юлька уберется из предбанника. Но тут на какую-то секунду холодком повеяло. И дверца скрипнула совсем другая. Не та, что из предбанника на двор, а та, что из предбанника в баню. Неужели?! Ну, бесстыжая!

109