Фартовое дело - Страница 17

Именно поэтому Никите казалось, что и сейчас если хоть намекнуть на то, как он провел ночь перед экзаменом, то маме станет дурно и эта прогулка станет поводом для мелких, но изнурительных ворчаний в течение всех каникул. Кроме того, говорить родителям о таком знакомстве, как Света Булочка, — верный путь довести их до инфаркта. Да и себе дороже — не дай Бог, у кого-то из них появится идея навести о ней справки. Могут быть очень большие неприятности. Если б еще отец не слышал женского голоса, можно было придумать, будто звонил какой-нибудь дружок по Чечне, который был проездом в Москве. Но тут, наверно, мать могла бы додуматься до обвинений в гомосексуализме…

В общем, над тем, что сказать дома и надо ли вообще что-то говорить, следовало поразмышлять. Когда Никита уселся в вагон метро, то хотел этим заняться, но вместо это ему не без приятности стали вспоминаться реальные события, которые он пережил в ночь перед экзаменом. Бедный профессор! Никитин усталый вид был вовсе не следствием ночной зубрежки. Он вообще вспомнил о том, что у него сегодня экзамен, только утром.

…Когда выезжали на Кольцевую и Светка отвернулась к окну, Никита подумал, будто разговор закончен. Инструкции даны, чего тянуть дальше, тем более что их встреча должна была носить конспиративный характер. Он предполагал, будто его сейчас довезут до ближайшего пересечения МКАД с какой-нибудь магистралью, ведущей к центру города, а потом — до ближайшей станции метро, откуда он доберется домой.

Но вышло не так.

Светка, смотревшая на мелькавшие с правой стороны разноцветные огоньки спальных районов, светящиеся вывески и рекламные щиты, вдруг чуть слышно всхлипнула.

— Ты что, плачешь? — тихо и удивленно спросил Никита.

— А что ж мне, смеяться, что ли? — огрызнулась Булочка. — Хотя над такой дурой, как я, точно поржать стоит… Вообразила себе хрен знает что. Как пятнадцатилетняя… С ума сойти!

— Ты это серьезно? — пробормотал Никита.

— Нет, кривляюсь! — осклабилась Светка. — Мозги тебе, сопляку, заполаскиваю… Во, опять глаза испуганные стали! Что я в тебе нашла?! Ты же трус несчастный! Небось все поджилки затряслись, когда я позвонила…

— Да, затряслись! — неожиданно окрысился Никита. — Потому что я все эти дела, которые в октябре были, уже привык считать кошмарным сном. И тут ты появляешься, звонишь, и я понимаю: нет, все было взаправду. Опять какие-то ваши делишки. Чистой воды бандитские. Я не знаю, может, ты и привыкла так жить, но я-то нет! Мне вся эта романтика без надобности. Но куда денешься?! Себя-то жалко… И отца с матерью тоже.

— Понятно… — презрительно усмехнулась Светка. — Приехала зараза и спокойную жизнь нарушила. Работенку решила подкинуть. И выполнять страшно, и отказаться нельзя — зарежет… А ты не подумал, Никитушка, почему баба, которая несколькими сотнями людей командует и перед которой иногда бугаи по сто килограммов на коленках ползают, следы от моих каблуков целуют, жизнь себе вымаливая, вдруг сама к тебе приезжает и к себе в «Мерседес» сажает? Ты думаешь, я бы не могла к тебе Серого прислать или даже Ежика? Они бы тебе не хуже все объяснили. Я думаю, что Серый бы наверняка внушительнее и толковее моего задачу поставил. Прямо в магазине «Хлеб», не отходя от кассы. И ты бы уже завтра помчался исполнять, даже не спросив, заплатят тебе за это или просто в живых оставят… Я правильно говорю?

— Правильно, — произнес Никита. Он уже понял, куда гнет Булочка, и ему очень хотелось ей поверить. Но какая-то перегородка, неизвестно из чего сделанная, однако на вид очень прочная, стояла между ними.

— Неужели не понял?! — Светка взяла его за плечи и повернула к себе лицом. В углах глаз блеснули слезинки.

— Понял… — отводя глаза, пробормотал Никита. — Только не верится…

— Почему? — надушенная Светкина ладошка легла Никите на шею и подбородок, почти насильно вновь повернула его лицо так, чтоб он посмотрел ей в глаза. — К чему мне тебе врать?

— Понимаешь, я боюсь, что ты сама себе врешь. Может быть, просто не можешь понять чего-то, придумала, нафантазировала немножко. У меня тоже что-то такое чувствуется… Я, наверно, не так говорю и не то.

— Может, и не то… — вздохнула Светка. — Несмышленыш ты все-таки. Зачем я с тобой связалась? Кошка с мышонком играла-играла — и доигралась… Можешь, конечно, что хочешь думать, но это так. Мне не стыдно сказать — да, я тебя люблю. Фитюльку какую-то, мальчишку сопливого, ни кожи ни рожи — а люблю. У меня дел — вот так, по горло, мне о них надо думать, а я ночью в подушку реву. И так четыре месяца!

— Прости… — выдавил Никита, чувствуя какой-то стыд. Не он все это закручивал, а получалось, будто виноват. И надо было как-то оправдываться, чего-то говорить, но он не знал. А потому просто взял Светку за мягкие ладошки и прикоснулся к ним губами. К остреньким косточкам на пальцах, к ноготкам, к запястьям с часиками, потом подушечкам пальцев…

— Что ж ты делаешь, дьяволенок бесстыжий?! — прошептала Светка, прикрывая глаза веками и откидывая голову на подушки сиденья. — С ума меня свести хочешь, да? Ну давай, давай! Вей из меня веревочку! Всегда готова, как юная пионерка…

— Ты сама кого хошь сведешь с ума. — Никита почувствовал во всем теле жар и озноб одновременно. Он порывисто придвинулся к Светке, Светка повернулась к нему. Обхватив друг друга руками, они с силой прижались, сладко спаяли губы в долгом поцелуе…

— Заморочка ты моя! — выдохнула Светка, едва они оторвались друг от друга. — Сдохнуть можно…

Никита жадно гладил ворсистый мех шубки, из-под которого шло возбуждающее, нежное тепло. Все, что составляло «стенку», отделявшую его от Светки, таяло, растекалось, исчезало. Ему было плевать на то, где они находятся, слышат ли их с переднего сиденья Светкины парни, видят ли их через стекла пассажиры машин, несущихся рядом по Кольцевой. Чуть дрожащими от возбуждения руками он принялся расстегивать пуговицы на шубке, в то время как Светка, притянув его лицо к себе, медленно водила губками по щекам, носу, ушам, глазам.