— Что же ты не нашла? — спросила Зоя.
— Ты на мою рожу погляди, поймешь… Именно на рожу! Меня вон твой малец дядей назвал. Так бы и звал, если бы не объяснили! И летчики меня Евдокимом прозвали. У меня ведь в землянке койка, можно считать, рядом с мужиками стояла, только занавесочка и вся стена… Хоть бы один за эту занавеску переступил! Даже пьяные и то не приставали! Небось военторговских или подавальщиц в столовой — ни одной не пропускали, а на меня — ноль внимания… Евдоким да Евдоким!
— Надо сперва дожить, а потом личные дела устраивать, — сурово сказала Клава, вычищая судок ломтем невкусного немецкого хлеба.
Клава встала, взяла автомат и пришла к Юрке. Тот сразу встрепенулся, вскочил и сказал:
— Надо дальше попробовать пройти… Может, где-то есть у них выход на поверхность?!
— Должен быть… — рассеянно сказала Клава.
Они поднялись по лесенке, повернули штурвальчик и осторожно толкнули дверь. Оттуда, из открывшегося проема, на них дохнуло теплом. На полу поверх бетона был настлан линолеум, а стены были покрашены масляной краской голубоватого цвета. Через десять метров впереди виднелась еще одна дверь, к которой подводила такая же лесенка, как в складе боеприпасов, а в боковых стенах, на равном расстоянии от обеих дверей, виднелись два боковых выхода.
— Прямо как в сказке, — прошептала Клава. — Налево пойдешь — богатому быть, направо пойдешь — женатому быть, а прямо пойдешь —…
— …Убитому быть! — подхватил Юрка. — Только Илья Муромец всегда прямо ходил — и ничего…
Они, прижимаясь к стенам, подошли к боковым проходам. В обе стороны вели лестницы, уводившие куда-то вниз, где виднелись опять-таки двери со штурвальчиками. Юрка принюхался. От правой двери тянуло мазутным духом.
— Тут у них котельная, наверно…
— А слева электростанция, — кивнула Клава, — слышно, как дизеля урчат…
Действительно, сквозь стальную дверь долетал мерный тяжелый рокот.
— Там и там — наверняка фрицы, — прошептал Юрка, — нельзя вперед идти, пока они тут есть…
У Клавы болезненно екнуло в груди. Это означало одно: надо идти, нападать врасплох, убивать не готовых к обороне, безоружных, быть может, совершенно благодушно настроенных людей… Это совсем не то, что с дальней дистанции выстрелить по амбразуре дота или дзота и уничтожить пулеметчика, прижимающего огнем к земле атакующую роту… Но она пошла. Несколько осторожных поворотов штурвальчика — и дверь приоткрылась. Пахнуло соляркой, ударило по ушам мощным рокотом. Помещение было довольно большое, с волейбольную площадку, но с низким, всего около двух метров высотой, потолком. Посреди помещения стояли два больших работающих дизеля и третий — неработающий. Дизели были сочленены с мотор-генераторами, от которых отходили толстые кабели к железной двери с молниями, пробивающими череп. Там нудно гудел трансформатор. Неподалеку от трансформатора находился пульт с рубильниками и выключателями, а также амперметрами, вольтметрами и другими приборами. К дизелям откуда-то сверху, с потолка, подходили трубы с вентилями. Должно быть, там, наверху, располагались емкости с дизельным топливом.
У приборов сидел тощий плешивый унтершарфюрер СС, а около третьего дизеля, низко наклонив головы, стояли двое в рабочих комбинезонах и замасленных кепи с длинными козырьками, которые разбирали что-то, копались измазанными в солидоле и тавоте пальцами в кишках машины. Они были так увлечены своим делом, что даже не обратили внимания на то, что в машинный зал вошли Юрка и Клава.
Тра-та-та-та! — хлобыстнул Юркин автомат. Пули ударили по станине дизеля, по стене, с мяуканьем отрикошетили от них; дико вскрикнул пораженный в спину унтершарфюрер, который, нелепо взмахнув руками, свалился с табурета.
— Партизанен! — вскричал один из тех, кто копался в дизеле, и рванулся к автоматам, висевшим на вбитом в стену стальном крюке. Второй, зажимая руками живот, оседал на пол и открывал рот, силясь глотнуть воздух.
Та-та! — короткая очередь Клавы на бегу остановила того, кто хотел схватить автомат, и он, словно разбившись о невидимую стену, споткнулся и упал на спину с пробитым виском…
— Господи! Пятьдесят девятый! — простонала Клава. Юрка подскочил к корчащемуся на полу раненому дизелисту и в упор выстрелил ему в затылок. Тот судорожно дернулся и затих. Клава, стараясь не глядеть на расплывавшиеся по полу кровь и мозги, подошла к немецким автоматам и отцепила от них магазины. Теперь их у нее было уже восемь штук. Из кобуры убитого унтершарфюрера Юрка выдернул большой «парабеллум» и засунул его за пояс, рядом с гранатами.
— Теперь в котельную! — скомандовал он решительно. Клава еще раз ужаснулась. Теперь ее ужас относился к Юрке. Что они делают? Мальчик, едва ли окончивший больше четырех классов, убивает хладнокровно, безжалостно, едва ли не с удовольствием… как фашист! Но она тут же отогнала эту непрошеную мысль. Кровь за кровь, смерть за смерть! Если бы этот мальчик не видел, как расстреливают, как насилуют, как убивают, тогда его, может быть, можно было обвинять в жестокости…
В коридоре все было так же чинно, как и раньше, никто не появился, и Юрка, быстро пробежав вверх по одной лестнице, скатился по другой. Клава тяжело, как медведица за медвежонком, следовала за ним. Снова дверь открылась почти бесшумно, потому что щелчок заглушало гудение пламени в форсунках. Это было точно такое же по площади помещение, только вместо трех дизелей стоял один большой паровой котел, а над ним, очевидно, помещались не солярочные, а мазутные емкости. Вместо кабелей тянулись по стенам трубы с горячей и холодной водой, работали насосы, гудело под котлом пламя. Вместо электрораспределительного щита были манометры, водомерные стекла, ротаметры. Тут было жарко и душно, как в бане. Один человек, сразу попавшийся на глаза, крутил вентиль над котлом. Очередь — и он рухнул со стремянки, и голова его треснула, ударившись об острый угол станины котла.